Лавандовый совхоз в Крыму, 30-е годы ХХ века

Лавандовый совхоз в Крыму, 30-е годы ХХ века

12.02.2010 |

Автор: Ольга Мамистова | Просмотров: 6,491

Отрывок из рассказа Сергеева-Ценского “Лаванда”.

- Как тут живете? Где же вы тут живете? – оживленно оглянулся кругом Белогуров…
– В сов-хозе мы живем, – отчетливо ответила ему девочка.
– Как так? В совхозе? – удивился Кудахтин.
– Какой такой совхоз может быть в этом лесу? – еще более удивился Белогуров, ожидающе глядя на девочку, которую забывчиво не опускал наземь.
Но Володька не захотел уже уступить сестренке честь назвать этим двум неизвестным дядям свой совхоз. Он насупил пока еще отсутствующие брови, выпятил губы и с заметным уважением к длинному и звучному слову ответил:
– Лавандовый, вот какой!

Кудахтин посмотрел на Белогурова недоуменно: он никогда не слыхал про подобные совхозы; Белогуров же, только теперь опустив девочку, глядел на нее, припоминая, что это может быть за совхоз, однако девочка тоже сказала без затруднения:
– Вавандовый, да.
– Где же этот совхоз? – спросил Кудахтин.
– Вон там плантация, – показал пучком бечевки Володька и вдруг проворно юркнул в том направлении в кусты; девочка за ним. Белогуров и Кудахтин молчаливо решили не отставать от ребятишек, однако шагов сто путались они в густо заросшем лесу, отгибая и отпуская ветки, пока не вышли на расчищенное место.
Зато, когда вышли, оба ахнули изумленно: точно оставленное ими позади море захлестнуло сюда затейливым заливом, и вот медленно движутся перед глазами иззелена-лилово-лазоревые крупные волны, – направо, налево, вперед – повсюду! Местность была неровная, – она и не могла быть ровной здесь, в горах, – и вот, то взбираясь на бугры, то скатываясь в балочки, потом подымаясь снова и падая вновь, рассевшись хозяйственно и важно, безупречно правильными рядами, эти низенькие, но пышные кустики цвели миллионами прямо к солнцу вытянувшихся голубовато-лиловых султанов.
Сначала Белогуров был просто ослеплен этим неожиданным великолепием, но потом, осмотревшись, увидел среди цветочных рядов дорогу, невдали от дороги сверкали на солнце в руках нескольких женщин кривые ножи, похожие на серпы, – может быть, это и были серпы, проворно срезающие султаны цветов, а на дороге стояла подвода с запряженной в нее гнедою лошадкой, и кто-то в линялой розовой рубахе, в кепке, надвинутой на самые глаза от яркого солнца, уминал руками в подводе срезанные цветы.
– Что это? – спросил Белогуров.
– Лаванда, – несколько торжественно ответил Володька, сорвал с ближайшего куста две-три лиловых кисти на тонких цветоножках, поднял их насколько мог выше перед Белогуровым:
– На, понюхай, как пахнет!
– Да-а, вот штука! Посмотри-ка, брат, какая история: цветочки совсем мелкие, а запах сильный! – передал цветки Кудахтину Белогуров.
Кудахтин потер цветки пальцами, понюхал, пожал плечами и спросил Володьку:
– В какое же все-таки место их отправляют, эти цветы? В город, что ли?
– На завод к нам, – быстренько ответила за брата девочка, а мальчик только качнул насмешливо бедовой головенкой, добавив:
– Вот не знают! Масло из них делают, из цветов!
Белогуров толкнул Кудахтина в бок:
– Видал, какие профессора у нас завелись, карликовой породы! Ясно, что это эфирномасличный совхоз. И даже запах этот мне как будто с детства еще знаком.
Кудахтин же отозвался, задумчиво растирая на ладони цветки в труху и нюхая их усиленно:
– Вспоминаю, признаться, и я что-то… Кажется, у моей бабушки за иконами такой букетик лиловенький стоял, только сухой уж, конечно… Лаванда, да… кажется, так это и называли. Именно вот подобный запах. А я, признаться тебе, даже и не думал никогда над таким вопросом: долго ли в нас живет память на чепуху на эту – на запахи… Оказывается – долго.
…
Черный локомобиль с толстой вертикальной трубою стоял посредине обширного двора и пыхтел через эту трубу деловито ритмически; другая же, тонкая и обернутая парусиной, коленчатая труба шла от него в небольшой, всего шагов десять в длину балаган, наскоро сколоченный из досок. С задней стороны этого балагана, совершенно открытой, стояла подвода, запряженная парой некрупных пестрых бычков, у которых белые прямые рога однообразно торчали в стороны. С подводы вилами ухватистая широкая женщина с пышущим жаром лицом сбрасывала лиловую лаванду на площадку из вершковых досок, делавшую этот балаган как бы двухэтажным. На этой площадке рабочие взвешивали лежавшие плотными умятыми кучами цветы на десятичных весах и потом валили куда-то вниз, в три широких железных куба, окрашенных снаружи суриком. За котлами увидели Белогуров и Кудахтин дощатую перегородку. Это и был завод.
Сбоку его дымилась большая теплая на вид куча как бы свеже выброшенной из конюшни перепревшей подстилки, в которой нельзя уж было узнать лаванду, отдавшую только что весь свой густой и терпкий запах, все свое лилово-голубое очарование этим вот людям вокруг.
…
Никакого пола завод не имел, кроме той земли, на какой стоял. Со всех четырех сторон двор замыкался одноэтажными домиками самой незатейливой архитектуры.
…
Когда же из дверей завода вышел с бумажкой в руке молодой и самого беззаботного вида русявый человек в белой вышитой рубахе под пояс и цветистой тюбетейке, Белогуров обратился к нему:
– Товарищ! Нельзя ли нам посмотреть на вашу тут работу? Мы – инженеры-горняки, из дома отдыха.
– Приехали к нам? – весело спросил тот, здороваясь.
– Пришли пешком.
– Да что вы говорите? Напрасно! От нас часто грузовик ходит в город, также и линейки, – могли бы вас подвезти. А работа у нас простейшая: три перегонных куба, и все.
– Три куба – это мы видели сзади, а где же холодильники? – с усилием, как всегда, спросил Кудахтин.
– Сзади три куба, а спереди три холодильника, и по змеевикам бежит вниз масло с водой. Работаем паром, – давление две атмосферы в среднем. Вместе с паром подымается эфирное масло, потом по трубке идет в холодильники, а из холодильников капает в миски вместе с водою…
– А там масло всплывает кверху, – продолжил Белогуров, – и извлекается…
– И все! – довольно закончил беззаботный и весьма приветливо улыбнулся.
…
– Значит, кроме этого, есть еще плантации лаванды? – спросил Белогуров.
– Разумеется, не одна только эта. Всего три участка и все в разных местах. Здесь только сто тридцать га лаванды, а в других двух участках около четырехсот.
– Ого! Да вы, значит, тут море масла выжимаете?
– Все-таки не море. Вот мы закладываем в три наших куба тонну сырья, а через два с половиной часа получаем с тонны всего только восемь – десять кило масла. А с гектара добывается от двух до пяти тонн сырья.
– Почему же все-таки такая разница: то две тонны, то пять? – удивился Кудахтин. – От почвы это, что ли, зависит?
– Нет, от возраста этой самой лаванды. Молодая лаванда цветет не густо, дает мало сырья: чем старше – тем больше, но… до известного предела!
Старше восьми лет она дает уже все меньше и меньше, а в двенадцать совсем перестает цвести, тогда ее надо выбрасывать и заменять новой. У нас это дело совсем молодое, старше пятилетних кустов нет, и пятилетние самые доходные.
– Черенками сажаете?
– И черенками и делением кустов, однако и семенами не брезгаем сажать, хотя семена эти совсем крошечные, меньше маковых зерен.
– Хорошо, но сюда-то именно, на эти горы, зачем вы забрались с лавандой? – спросил Белогуров.
– Да ведь наша лаванда – французская, lavandula vera, лаванда настоящая… Есть еще несколько видов лаванды, но те менее выгодны. А на опыте Франции – очень, между прочим, давнем, – дознано, что самые лучшие выходы масла дает лаванда, если разбивать плантации на такой вот высоте – на высоте трехсот – четырехсот метров над морем. И второй участок наш тоже на такой высоте и третий. Кроме трех наших, есть в Крыму еще плантации лаванды, всего до семисот пятидесяти гектаров, и в прошлом году выгнали всего до шести тонн масла, а это уж не шуточка, это – на два миллиона рублей.
– А куда же все-таки ваше масло идет? Мы, невежды, этого не знаем, – сказал Кудахтин.
– Не вы одни не знаете: дело новое… Куда идет? На душистые туалетные мыла, на духи, на конфекты… Даже есть у нас требование на лавандовое масло от керамических и от фарфоровых заводов.
– Гм, очень трудно представить, зачем для посуды лавандовое масло! – посмотрел на Белогурова Кудахтин.
– Какой-нибудь секрет производства, – выпятил недоуменно губы Белогуров.
– По-видимому, да, – продолжала Хромцова. – Но пока на все наши потребности, говорят, нам хватит восемь тонн масла. А вот во Франции, я слышала, добывают его ежегодно до ста тонн!
Кудахтин качнул головой и бормотнул:
– Ка-кие-е душистые!
– Погодите, и у нас дело восемью тоннами не кончится. Может, лет через двадцать и мы до ста тонн дойдем! Чем у нас хуже лаванде расти? Да у нас теперь даже и на Кубани начали разводить лаванду.
– Ну, хорошо, а как качество масла? Дело не в количестве, а в качестве, – сказал Белогуров. – Должно быть, похуже французского?
– Ничуть не хуже! Ведь мы посылаем свое масло в Москву на фабрику в таких красивых запаянных жестянках: по девять кило масла входит в жестянку, – соответственно тонне сырья. А в Москве на фабрике сидит дегустатор…
– Человек с носом? – проворно вставил Белогуров.
– Вот именно, человек-нос, единственный, незаменимый спец… У него на столе такие пробирки, он соединяет разные масла и нюхает, – вся его работа! Так получаются наши советские духи. Говорят, до семнадцати компонентов иногда входит в те или иные духи, а потребительницы их, конечно, не знают подобных обстоятельств…
– А если у этого незаменимого спеца будет насморк? – с усилием спросил
Кудахтин.
– Тогда стоп машина! Тогда всей алхимии до его выздоровления отдых…
Так вот этот спец признал наше масло вполне хорошим. Оно и не может быть, конечно, ни каким-нибудь посредственным, ни тем более плохим. Лаванда любит южные склоны, – пожалуйста, у нас здесь их сколько угодно! Любит шиферную почву, – здесь везде шиферная почва… Но она не любит дождливой весны, как в этом году, например, была, поэтому выход масла у нас теперь меньше, чем девять кило с тонны. Зато в прошлом году было почти десять! Это и во Франции считается рекордом. Так что большое значение в нашем деле имеет погода… А цвет масла меняется несколько в зависимости от чего бы вы думали? – от спелости сырья. Когда лаванда в полном цвету, масло бывает зеленое, а теперь, например, она уже частью отцвела, – теперь масло желтое.
– Хорошо, вот вы сейчас, конечно, заняты, – собираете свой урожай, – а что же вы делаете здесь зимой? – живо спросил Белогуров.
– Зимой? Делаем перекопку плантаций.
– Как перекопку? Вручную?.. А трактор?
– Что вы – трактор! Это вам не степь, товарищ! У нас, увы, копают по старинке лопатами. А копать зимой можно далеко не каждый день. Когда идут дожди, перекопку бросаем. А то еще того хуже: вздумает вдруг нас засыпать снегом, – тогда мы, конечно, только существуем и усиленно топим печки.
– Небо коптите?
– Небо коптим… Да, я еще не сказала вам, что у нас, кроме лаванды, есть розмарин и несколько гектаров казанлыкской розы. Но роза у нас – дело еще более молодое, чем лаванда, так что розовое масло мы хотя и гнали в этом году, но, так сказать, в порядке пробы.
Локомобиль между тем однообразно фукал, пар по замотанной в парусину трубе тек в перегонные кубы, а невдали от изнывающих от жажды инженеров падала струйкой из трубы водопровода чистейшая на вид вода, направляясь потом по узкой канавке к яме, в которой гасили известь.